Блуждая по просторам сети, наткнулся на данное эссе, понравилось, решил поделиться.

[size=150:1h9t9ycy]Никогда[/size:1h9t9ycy]

Яростно, неистово он вбивал окровавленными ладонями ржавые гвозди в эти тяжелые двери. Заколачивал их. Запирал на все замки и засовы одну за другой. Крича от боли и безысходности он погружался в свое подсознание прячась от всех. Замуровывал себя за семью дверями. В приступе бешенства кричал "Никогда! Больше никогда!" и срывал со стен своего сознания картины желаний, надежд. Разбивал хрустальные вазы памятных мгновений. Сжигал мысли и слова. С яростным, злым наслаждением вдыхал запах сгоревших признаний, искренних откровений. Уничтожив очередную комнату своего подсознания, измазав стены кровью не родившихся минут счастья он залил ее цементом отчаянья и заколотил дверь . Никогда! Больше никогда сюда никто не войдет!
Все дальше и дальше он уходил внутрь себя, закрывая за собой тяжелые двери доверия. Мне никто не нужен!! Не нужен!!! Я вам не верю!!!! Я должен остаться один!!
Осталась последняя. Самая тесная комната. Его келья. Где он молился, хранил свои грехи и самые счастливые моменты жизни. На стенах были развешаны потускневшие картины детства. На полках стояли запыленные хрустальные графины с грезами, На столах лежали пожелтевшие свитки его свершений, альбомы с портретами близких ему людей. В самом темном углу тесной кельи еле горела лампадка. Слабый огонек. Жалкий остаток от того бушующего пожара любви который когда-то сжигал его дотла. Никогда!!! Никогда больше сюда никто не войдет!!!! Здесь только темнота и холод!!! Здесь только я !!!
Он замуровал последнюю дверь, написал на ней своей кровью только ему известные знаки и руны запирающие его подсознание даже от самого себя. В приступе ярости он опрокинул стол со свитками, взмахом окровавленной руки смел с полок графины с грезами. В воздухе запахло жасмином, но этот запах разъярил его еще больше. Он ломал, крушил все что ему было когда-то дорого, рвал свои мысли, бился в судорогах разочарования. Обессилев он упал на колени, медленно отполз в самый темный угол своего сознания и замер скрючившись отрывисто дыша. На его тщедушное астральное тело падал слабый свет струящийся через глаза-бойницы его кельи. Никогда! Никогда больше я не открою эти двери! Потому что приходя они пытаются здесь все сделать по другому, изменить, расставить все так как хочется им!!
Почему? Почему они это делают? Разве им плохо было до этого? Разве им не нравилось здесь когда я первый раз провел их по этим комнатам? Они вдыхали аромат моих грез, рассматривали картины с моими мечтами. Пили эликсир искренности.
Грелись у очага в котором горело пламя моей любви. Почему они потом хотят это все изменить? Переставить, переделать. разложить по полочкам, подписать все графины, перевесить картины, выкинуть альбомы с портретами дорогих мне людей. Почему?
С трудом поднявшись, он подошел к еле горящей лампадке. Пламя слабо подрагивало в такт биения его сердца. Он несколько минут смотрел на него, а потом потушил огонек двумя окровавленными пальцами. Глаза бойницы закрылись. Келья погрузилась в темноту.
Никогда больше!

Неплохое эссе) Только, по-моему, часто почему-то упоминается кровь. Просто в данный образный контекст реальная кровь как-то слабо вписывается.

доброе время суток. каждый оказывался во всех перечисленных ролях. изложено со страстью и пафосом

[quote="VSAlien":t9udz5e7]Неплохое эссе) Только, по-моему, часто почему-то упоминается кровь. Просто в данный образный контекст реальная кровь как-то слабо вписывается.[/quote:t9udz5e7]
Ну, почему же, мне при прочтении показалось, что автор здесь ловко замаскировал действия человека в реальности и переживания на подсознательном уровне. Давным-давно будучи ещё аффективной личностью, я тоже полоснув по венам пытался выводить кой-каие руны, глупость конечно, но что было то было.

Много. Тебя слишком много. Зачем? Ты разве не видишь что твои чувства, желания, мечты мешают. Они не знают что с ними делать. Они не знают, что с тобой делать. Ты не понятен. Ты пугаешь их своей искренностью. Да, тебя встречают с восторгом, ты восхищаешь, удивляешь. Но потом.. Им становится неуютно, они не понимают чего ты хочешь. Разве можно дарить радость просто так, ведь радость - это дорогой товар. Искренность - безумно дорогой товар. Ее так мало осталось, что каждый прячет ее остатки глубоко внутри. Настолько глубоко, что даже сам забывает как она выглядит. А тут ты со своей неуемной жаждой жизни, открытым сердцем. Как? Почему? Зачем? Что ему нужно взамен? Ты подозрителен. Ты - не такой. Тебя слишком много!!! Остановись, оглянись вокруг - ты мешаешь людям. Это слишком !!! Иди домой !! Стань незаметным, серым, безликим. Оставь свою искренность для своей собаки! Сотри с лица улыбку, надень аватар. Только так ты станешь своим. Никем.

Эссе не моё, автор GAVAROS.

Она долго болела. Иногда становилось легче и боль отступала. Нет, не исчезала совсем, просто уходила в тень. За кулисы. И там из-за кулис чутко прислушивалась, что бы не пропустить свой очередной выход на сцену. Боль издевалась, смеялась над ней. Кусала смеясь. До крика, до замирания сердца. Я ее лечил. Я каждый день пытался ей помочь. Я уходил в запой. Я убегал своим сознанием в пустыни отчаяния. Я ломал свои ребра в поисках ответа - Где ты? Но я не смог. Я сдался. Я простил себя. Это был так легко - простить себя. И убить ее. Моя душа. Она умерла. Я даже не почувствовал когда. Видимо сознание сжалилось надо мной и убило ее во сне. В том сне где мне снились капли крови на зеленой листве в лучах солнца. Проснувшись я понял - ее больше нет. Моя душа умерла. Больно больше не будет...
....Прошло много лет. И однажды я опять почувствовал боль там, где уже давно ничего нет. Фантомную. Фантомную боль умершей души.

Sergio Gavaros

Просто подумалось, что если есть темы "Чужие стихи" и Чужие песни", то почему бы и не быть теме Чужая проза?

В семь не умерли от рыбьего жира перед завтраком, в десять не были сожраны монстром из шкафа, в семнадцать не повесились, глядя, как пишут не нам глупые нежности. Семнадцать лет, не часов, конечно. В двадцать пять, наверное, все кризисы переживём, мировые, личные. Живучие, очень живучие. Жаль, что никчёмные.

Мы же не здоровые как космонавты. Мы даже не здоровые как призывники. Нас уже привозили в травму интересно покалеченными, чем попало накачивали, зашивали, пересобирали без лишних деталей. И один хирург говорил не дёргаться, если еще дорога рука, а одна старая селёдка не пускала в кабинет, хотя кровь со лба текла так, что ресницы склеивались. На здоровый образ жизни смотрим с уважением, но тоже издалека, так что болели, болело, будет еще болеть. У волка боли, у медведя боли, иногда пытались аж помереть от смешного чего-нибудь, типа гастрита особо острого, в глазах пропадала картинка, и живот вспарывало раскалённой ложкой, и лежали, мокрые, слабые, вывернутые наизнанку. Ревели, хихикали, выдыхая говорили тем, кто сидел рядом — зато ощущения какие! какой опыт! а ты и не знаешь как это, лошара! — и замолкали, вдыхать учились. Те, кто был рядом, считали наше чувство юмора чувством полного идиотизма и разводили нам порошки, поджимая губы.

Мы не то чтобы поняли что-то там про любовь. То родину были готовы продать за родинки на плече, то добирались от одного чувства к другому автостопом, на попутных кроватях. Влюблялись как и все, быстро, пара часов, неделя, сразу до гробовой доски, каждый раз до гробовой доски и честно не понимали, про каких это бывших нас спрашивают, кто там вообще был-то? Не было никого, только ты. Подхватывать с полуслова, приходить мириться сразу — уже не до гордости, ездить на тот край света за твоим любимым Бальзаком, сутками нежничать в одеялах до голодного обморока, давать свою — свою! — чашку, которая почти святыня, никому и никогда. Что значит "ты со всеми так", кто такие все? Я не их люблю, а тебя. А потом как-то раз не прийти в девять, остаться работать, сбросить вызов, сбросить вызов, сбросить, сколько можно, получить "с кем ты, какого хрена" — восемь вопросительных, шесть обвинительных — и понять, что вот и гробовая доска, что домой не хочется до стекла в горле. Значит, не то самое. Мы знаем о любви всё, мы ничего не знаем о любви.

Мы совсем не умеем жить про большие деньги, да и просто про деньги не всегда получается. Научились не тому, ни факультета экономики в анамнезе, ни еще каких кружков кройки и нытья. Зато профессор говорил, читая наши работы — страшного мастерства достигают некоторые дети вопреки образованию — и мы сияли. Страшным мастерством сейчас можно заработать на съёмную кв с душем на кухне и растворимый кофе — но ещё не самый плохой. И если вдруг нас решат уйти, то недели на три сбережений хватит, а дальше будем сушить сухари и кормить кошкой собаку, а в июле ещё и черника растет, в августе арбузы из клеток воровать можно, друзья, опять же, котлетами подкармливают, ноги не протянем.

Мы, наверное, счастливые. Кто бы мог подумать. Недавно оказалось, что со счастьем там тоже всё просто. Не когда хорошо, весело, пьяно — а когда смерти в эту секунду нет. Разбитая губа — счастье. Новые ключи в кармане — счастье. Сообщение от понятно кого — счастье. Потерянное пальто — счастье. Билет до моря — счастье. Заявление по собственному — счастье категорическое.
И год впереди високосный, достать чернил и выпить, не плакать же, в самом деле.
И никчёмным нам вполне есть к чему жить.

Автор неизвестен. Если кто нибудь знает чьё это произведение, буду признателен за подсказку.

Может чей-то ничей дневник? Авторство нигде не указанно. Подобных записей на просторах интернета много. Горький юмор нашей жизни…

Вполне возможно. Мне так и не удалось установить автора. Жаль, я бы с удовольствием почитал другие записи.

Вам хорошо, вы одиноки. Все это, конечно, так — одинокий человек не может быть покинут. Но иногда по вечерам эти искусственные построения разлетались в прах, а жизнь превращалась в какую-то всхлипывающую, мечущуюся мелодию, в водоворот дикого томления, желания, тоски и надежды все-таки вырваться из бессмысленного самоодурманивания, из бессмысленных в своей монотонности звуков этой вечной шарманки. Неважно куда, но лишь бы вырваться. О, эта жалкая потребность человека в крупице тепла. И разве этим теплом не могут быть пара рук и склоненное над тобой лицо? Или и это было бы самообманом, покорностью судьбе, бегством? Да и разве вообще существует что-то, кроме одиночества?
© Эрих Мария Ремарк

В добавление к прочитанной теме .
Сказка о ненужной жертве
– Здесь занимают очередь на жертвоприношение?
– Здесь, здесь! За мной будете. Я 852, вы – 853.
– Ой, мамочки… Это когда же очередь дойдет?
– Не беспокойтесь, тут быстро. Вы во имя чего жертву приносите?
– Я – во имя любви. А вы?
– А я – во имя детей. Дети – это мое все!
– А вы что в качестве жертвы принесли?
– Свою личную жизнь. Лишь бы дети были здоровы и счастливы. Все, все отдаю им. Замуж звал хороший человек – не пошла. Как я им отчима в дом приведу? Работу любимую бросила, потому что ездить далеко. Устроилась нянечкой в детский сад, чтобы на виду, под присмотром, ухоженные, накормленные. Все, все детям! Себе – ничего.
– Ой, я вас так понимаю. А я хочу пожертвовать отношениями… Понимаете, у меня с мужем давно уже ничего не осталось… У него уже другая женщина. У меня вроде тоже мужчина появился, но… Вот если бы муж первый ушел! Но он к ней не уходит! Плачет… Говорит, что привык ко мне… А мне его жалко! Плачет же! Так и живем…
Распахивается дверь, раздается голос: «№ 852, проходите!».
– Ой, я пошла. Я так волнуюсь!!! А вдруг жертву не примут?
№ 853 сжимается в комочек и ждет вызова.
Время тянется медленно, но вот из кабинета выходит № 852.
– Что? Ну что? Что вам сказали? Приняли жертву?
– Нет… Тут, оказывается, испытательный срок. Отправили еще подумать.
– А как? А почему? Почему не сразу?
– Ох, милочка, они меня спрашивают: «А вы хорошо подумали? Это же навсегда!». А я им: «Ничего! Дети повзрослеют, оценят, чем мама для них пожертвовала». А они мне: «Присядьте и смотрите на экран». А там такое кино странное! Про меня. Как будто дети уже выросли. Дочка замуж вышла за тридевять земель, а сын звонит раз в месяц, как из-под палки, невестка сквозь зубы разговаривает… Я ему: «Ты что ж, сынок, так со мной, за что?». А он мне: «Не лезь, мама, в нашу жизнь, ради бога. Тебе что, заняться нечем?». А чем мне заняться, я ж, кроме детей, ничем и не занималась??? Это что ж, не оценили детки мою жертву? Напрасно, что ли, я старалась?
Из двери кабинета доносится: «Следующий! № 853!».
– Ой, теперь я… Господи, вы меня совсем из колеи выбили… Это что ж??? Ай, ладно!
– Проходите, присаживайтесь. Что принесли в жертву?
– Отношения…
– Понятно… Ну, показывайте.
– Вот… Смотрите, они, в общем, небольшие, но очень симпатичные. И свеженькие, неразношенные, мы всего полгода назад познакомились.
– Ради чего вы ими жертвуете?
– Ради сохранения семьи…
– Чьей, вашей? А что, есть необходимость сохранять?
– Ну да! У мужа любовница, давно уже, он к ней бегает, врет все время, прямо сил никаких нет.
– А вы что?
– Ну что я? Появился в моей жизни другой человек, вроде как отношения у нас.
– Так вы эти новые отношения – в жертву?
– Да… Чтобы семью сохранить.
– Чью? Вы ж сами говорите, у мужа – другая женщина. У вас – другой мужчина. Где ж тут семья?
– Ну и что? По паспорту-то мы – все еще женаты! Значит, семья.
– То есть вас все устраивает?
– Нет! Нет! Ну как это может устраивать? Я все время плачу, переживаю!
– Но променять на новые отношения ни за что не согласитесь, да?
– Ну, не такие уж они глубокие, так, времяпровождение… В общем, мне не жалко!
– Ну, если вам не жалко, тогда нам – тем более. Давайте вашу жертву.
– А мне говорили, у вас тут кино показывают. Про будущее! Почему мне не показываете?
– Кино тут разное бывает. Кому про будущее, кому про прошлое… Мы вам про настоящее покажем. Включаем, смотрите.
– Ой, ой! Это же я! Боже мой, я что, вот так выгляжу??? Да вранье! Я за собой ухаживаю.
– Ну, это ваша душа таким образом на внешности проецируется.
– Что, вот так??? Плечи вниз, губы в линию, глаза тусклые, волосы повисшие…
– Так всегда выглядят люди, если душа плачет…
– А это что за мальчик? Славненький какой… Смотрите, как он ко мне прижимается!
– Не узнали, да? Это ваш муж. В проекции души.
– Муж? Что за ерунда! Он взрослый человек!
– А в душе – ребенок. И прижимается, как к мамочке…
– Да он и в жизни так! Прислоняется. Тянется!
– Значит, не вы к нему, а он к вам?
– Ну, я с детства усвоила – женщина должна быть сильнее, мудрее, решительнее. Она должна и семьей руководить, и мужа направлять!
– Ну так оно и есть. Сильная, мудрая решительная мамочка руководит своим мальчиком-мужем. И поругает, и пожалеет, и приголубит, и простит. А что вы хотели?
– Очень интересно! Но ведь я ему не мамочка, я ему жена! А там, на экране… Он такой виноватый, и к лахудре своей вот-вот опять побежит, а я его все равно люблю!
– Конечно, разумеется, так оно и случается: мальчик поиграет в песочнице, и вернется домой. К родной мамуле. Поплачет в фартук, повинится… Ладно, конец фильма. Давайте завершать нашу встречу. Будете любовь в жертву приносить? Не передумали?
– А будущее? Почему вы мне будущее не показали?
– А его у вас нет. При таком настоящем – сбежит ваш выросший «малыш», не к другой женщине, так в болезнь. Или вовсе – в никуда. В общем, найдет способ вырваться из-под маминой юбки. Ему ж тоже расти охота…
– Но что же мне делать??? Ради чего я тогда себя буду в жертву приносить???
– А вам виднее. Может, вам быть мамочкой безумно нравится! Больше, чем женой.
– Нет! Мне нравится быть любимой женщиной!
– Ну, мамочки тоже бывают любимыми женщинами, даже часто. Так что? Готовы принести жертву? Ради сохранения того, что имеете, и чтобы муж так и оставался мальчиком?
– Нет… Не готова. Мне надо подумать.
– Конечно, конечно. Мы даем время на раздумья.
– А советы вы даете?
– Охотно и с удовольствием.
– Скажите, а что нужно сделать, чтобы мой муж… ну, вырос, что ли?
– Наверное, перестать быть мамочкой. Повернуться лицом к себе и научиться быть Женщиной. Обольстительной, волнующей, загадочной, желанной. Такой цветы дарить хочется и серенады петь, а не плакать у нее на теплой мягкой груди.
– Да? Вы думаете, поможет?
– Обычно помогает. Ну, это в том случае, если вы все-таки выберете быть Женщиной. Но если что – вы приходите! Отношения у вас замечательные просто, мы их с удовольствием возьмем. Знаете, сколько людей в мире о таких отношениях мечтают? Так что, если надумаете пожертвовать в пользу нуждающихся – милости просим!
– Я подумаю…
№ 853 растерянно выходит из кабинета, судорожно прижимая к груди отношения.
№ 854, обмирая от волнения, заходит в кабинет.
– Готова пожертвовать своими интересами ради того, чтобы мамочка не огорчалась.
Дверь закрывается… По коридору прохаживаются люди, прижимая к груди желания, способности, карьеры, таланты, возможности – все то, что они готовы самоотверженно принести в жертву…

Бесполезные, никому не нужные жертвы. Всегда печальное и удручающее зрелище.

Превосходная сказка, Странная! Благодарствую!

Мари Слип. Город

Тем, чей город разрушен…



После окончания института, как и большинство студентов с нашего факультета, я пошел работать по специальнос¬ти. Поступая на медицинский, я действительно думал, что выбрал подходящую профессию, ведь я с юности увлекался анатомией. Мне хотелось узнать о человеке все. Как наши клетки делятся, как функционирует память, как работает мозг, сердце, печень, прочие внутренние органы. Мне было интересно узнать также, как мыслит человек. Но как оказалось, доктор из меня получился неважный.

Я просто заучивал формулы, лекарства, диагнозы, читал очерки коллег, их рефераты, статьи, монографии. Интересные книги я ставил в сервант, стоящий в моем кабинете, а скучные отдавал знакомым. Признаться, читать я любил больше, чем общаться с людьми, тем бо¬лее с пациентами. Они все мне скоро наскучили. Вот уже десять лет я наблюдаю одно и тоже. Эх, и для чего я потерял пять лет своей жиз¬ни? Для того чтобы слушать бред, делать записи, ставить диагнозы?

Вот вчера привезли молодого человека двадцати пяти лет. Па¬рень не мог вспомнить, как его зовут, какой сейчас год и день. Мои вопросы доходили до него с большим трудом. Думали – «клиент наш», – пока не нашли у него в кармане пустые пачки от таблеток. А такое случается у нас часто. Когда я только начинал работать, каждый случай рассматривался мною как дар небес, ведь я мог изучать людей в их самом откровенном состоянии. Может, это звучит дико, но я радовался каждому редкому случаю. А потом надоело все. «Редких случаев» становилось все меньше и меньше. Иногда впрочем, их интересно послушать.

– Вот если бы вы жили в нашем измерении, я бы вас сделал богатым, – говорит мой вечный пациент.

– А можно сделать меня счастливым? – спрашиваю я его.

– Конечно, – кивает он, – В моем измерении вы и так счастливый, но таким вас вижу только я, другим не дано, даже вам самому.

– Вот как, но ведь тогда получается, что тот другой, который счастливый, это уже не я, ведь я-то себя таковым не ощущаю.

– Но ведь я, – отвечает пациент, – Вас таковым вижу, выходит, что один из нас врет!

Он замолкает. И мне становится не по себе.

После работы я всегда брал бутылочку пива и шел пешком до самого дома. Мог бы и на автобусе доехать, но мне необходимо было пройтись. Чем длинней дорога, тем крепче мой сон. А мои сны для меня представляли немалую ценность. Я думал о снах в последнее время чаще, чем следовало. Как музыкант, который всю жизнь изучал гармоники, ноты, лады, квадратуры, уже не может наслаждаться музыкой, ибо постоянно ее анализирует, так и я не могу расслабиться. Мое отношение к собственным снам – это «признак». По этому «признаку» мы делим людей на докторов и пациентов. Впрочем, я сам не раз ловил себя на мысли, что все психиатры – умалишенные. Слишком уж близко общаемся с по¬добными людьми. Даже обезьяна, живя среди людей, очеловечи¬вается. А мы вот, получается, «умалишаемся».

Сегодня, придя домой раньше обычного, я вдруг понял, что силь¬но устал. Но это была не та усталость, от которой можно отдохнуть. Тут нечто другое. Я весь день был рассеян, невнимателен. Просто прошлой ночью мне приснился сон, где мне снова восемнадцать. Двойственное чувство горечи и счастья сжимало мое сердце. Я как собака в клетке, рвусь и лаю, но не для того, чтобы кого-то напугать, а для того, чтобы поверить, что сам ничего не боюсь.

На улице еще было светло, дома оставаться не хотелось, я взял полтинник и вышел пройтись.

Был светлый теплый вечер, конец августа. Деревья шумели листвой, гудели машины, и от шума и гама я удалился в сторону старого моста. Здесь всегда было тихо, старая дорога была изрыта канавами, огромные лужи отражали синее небо. Людей и машин здесь почти не наблюдалось. Тишина и покой.

Но мне было отчего-то грустно на душе. Иногда так бывает, что грусть вдруг приобретает патологический характер, и ты уже сам не знаешь, отчего тебе так плохо. А плохо бывает настолько силь¬но, что хоть головой об стенку бейся. Да только это не поможет.

Вот я прохожу под мостом. Здесь всегда сыро и прохладно, а вверху, над головой, грохочут проезжающие машины. Там, где на¬сыпь стыкуется с началом моста, есть множество бетонных яче¬ек. А в этих ячейках я часто находил потертые, полулысые и за¬мызганные шубы и одеяла бродяг. Но самих бродяг днем было не застать на месте, они либо шарили по помойкам, либо выпивали где-нибудь толпой у колодца.

Меня их жизнь пугала, больше всего пугало их одиночество. О причинах такой жизни я задумался позже.

Я встретил его случайно.

Бутылка пива почти закончилась, я сделал небольшой глоток, как вдруг у самой насыпи услышал голос:

– Не допивай, дай мне!

Я обернулся и увидел в трех метрах от себя человека, густо за¬росшего седой щетиной, в зимней шапке и тулупе. Это притом, что стояла страшная жара! Подойдя поближе, я протянул ему свою бу¬тылку. Признаться, я хотел ее поставить на землю, меня пугала пер¬спектива передать бутылку из рук в руки. А вдруг он чем-нибудь бо¬леет? Но это было бы невежливо, и я смирился со своей участью.

Он взял бутылку немощной рукой и сказал:

– Плохое пиво. Его делают из порошка! Как сухой сок. Но хо¬рошо, что крепкое.

Я удивился его познаниям в области современного пивоварения. Но потом поймал себя на мысли, что людей более низкого социаль¬ного статуса мы часто считаем – сознательно или подсознательно – глупее себя. И порой такие люди преподносят сюрпризы.

– Кто подает нищему, тот либо пребывает в хорошем настроении, либо боится чего-то, – улыбнулся старик и присосался к бутылке.

Я глупо улыбнулся на это заявление, развернулся и хотел было отправиться восвояси. Но старик остановил меня.

– Я хочу еще пива, мне мало этого, – быстро проговорил он, – Давай сделаем так. Ты покупаешь мне еще пива, можно самого дешевого, а я тебе расскажу интересную историю. Идет?

Мои губы растянулись в улыбке. «Может просто дать ему еще пятнадцать рублей?» – мелькнула мысль. Идти за пивом для него я точно не собирался. Но старик как будто читал мои мысли.

– Я знаю, ты думаешь сейчас, как же это глупо идти за пивом для бомжа. Угадал?

Старик улыбнулся.

– Но, вот тебе интересный аргумент, я уже сказал, что нищему подают либо те, кто в хорошем настроении, либо те, кто чего-то бо¬ится. Сочувствие – это результат собственных страданий. Сочувс¬твуя другим, мы лишь жаждем сочувствия к себе! Ты мне веришь?

Я почему-то вспомнил статистику. Людей, больных шизофрени¬ей, больше всего встречается среди бездомных. И потому снисхо¬дительно улыбнулся. А этот нищий бедолага, однако, философ…

– Ты слышал историю о разрушенном городе? – спросил меня бомж тем временем.

Я молчал.

– Не слышал, конечно, откуда тебе это знать? Но я могу расска¬зать, я вообще могу многое тебе рассказать, о чем не прочитаешь ни в одной книге! Хочешь пример?

Я молчал.

– Знаешь, что мертвые говорят так – «Вот, я рожусь в восемьдесят лет», «а я в сто», «а я вообще рождаться не хочу, уж лучше бы мы всегда были мертвыми!» Как тебе? Хех. А те, кто все же родились, го¬ворят так – «Я умру в восемьдесят», «а я в сто!», «а я вообще умирать не хочу!» А знаешь, поему они так говорят? Они боятся! Умирать, как и рождаться, очень больно. Я-то это знаю… Но печальней всего, что это повторяется снова и снова. Живым суждено умереть, а мертвым суждено родиться. Они даже детей своих рождением пугают, как мы своих пугаем смертью. И мертвым тоже бывает одиноко.

Я задумался. Оригинальная аналогия, нечего сказать. Все-таки молодец этот старик, вроде бомж, а каков мыслитель! Но за пивом ему все равно не побегу.

– Вот еще пример, – продолжал старик, – Ты знаешь, что душа человека – это как время? Нет, не знаешь, а я расскажу… Вот вре¬мя, его вроде бы и нет, никто никогда его не видел, не щупал, не нюхал, но тем не менее все знают, что оно есть! Все потому, что время – это результат упорядоченного движения материи. Мате-рия-то есть, правда? И душа – это тоже результат упорядоченного движения материи. У тебя есть душа и она вечна, потому что мате¬рия тоже вечна, просто каждый раз выстраивается по-новому.

Я почувствовал себя идиотом. Во-первых, слушать бред этого человека становится уже как-то глупо, во-вторых, хм… интересно. Я посмотрел старику в глаз, как бы говоря – продолжай!

Но он замолчал. Видимо, выжидал, когда же я все-таки принесу ему пива. Послушать продолжение мне было интересно, но быть на побегушках у бомжа не хотелось, я развернулся и молча отпра¬вился домой. А старик вслед прохрипел:

– Ты еще вернешься ко мне!

Ночь я провел относительно спокойно. Утром, собираясь на ра¬боту, я уже трезво оценил вчерашнее происшествие.

Старик был сумасшедшим! Если бы у него были родные и близ¬кие, если бы он не был бездомным, то точно угодил бы к нам. Но вряд ли он стал бы для меня «интересным случаем», я и запомнил-то его лишь потому, что встретил при довольно странных обстоя¬тельствах. Такой философии я в свое время наслушался.

Я вспомнил одну истину – у безумных людей остро развита ин¬туиция. Я бы даже сказал, феноменально развита. Они столь же без¬умны, сколь и умны каким-то иным интеллектом. Про интуицию безумных знают многие психиатры и те, кому приходилось с ними долго общаться. Но наука еще не дошла до того, чтобы подвергать интуицию серьезному анализу. Что такое интуиция? Так, пустое слово, несущее в себе что-то потустороннее, метафизическое. Вот и получается, что все ученые знают о ее существовании, но не верят в это существование. А потому и мыслям, рожденным в головах без¬умных людей, никто не верит. А ведь даже в моей практике бывало и так, что мои пациенты едва ли не читали мои мысли и даже давали стоящие советы, в которых было немало мудрости. А все потому, наверное, что сами они ежедневно борются с собой, потому и знают миллион способов решения личных проблем. Старик заинтересо¬вал меня, и он каким-то шестым чувством понял это.

Наверное, нет необходимости рассказывать про мой рабочий день. Пожалуй, лишь один маленький момент достоин внима¬ния. Наша новая медсестра, которая числилась у нас практикан¬ткой, была красивой, образованной и современной женщиной. Я затрудняюсь определить ее возраст, что-то между двадцатью и тридцатью пятью. Она носила квадратные очки, за которыми блестели синие глаза, а длинные светлые волосы собирала в ту¬гой пучок на затылке.

Я познакомился с ней на лестнице возле «курилки». Сам я не курю, но часто прохожу мимо этого места, где курит вся больница. Она стояла одна, когда я шагал к своему кабинету, что-то обдумывая.

– Я хочу пораньше уйти сегодня, – сказала она.

Ее голос разнеся легким эхом по этажу. Я не сразу понял, что эти слова были обращены ко мне. Словно бы очнувшись, я вздрог¬нул, замер и взглянул на нее.

Она стояла спиной к пыльному окну, за которым едва прогля¬дывались зеленые деревья, и слабый жемчужный свет обнимал ее. Я пожал плечами, как бы говоря ей, – «как хочешь, дела твои». Мне было все равно – людей хватает, работы как таковой пока что нет, пусть уходит пораньше.

– Простите, если вас напугала, – сказала она, – Но вы всегда такой задумчивый, ходите, никого не замечаете.

Я смотрел на нее.

– Понимаю, работа у вас такая, постоянно нужно думать о чем-то. Вы похожи на нашего профессора-патологоанатома. Он тоже все ходит с мрачным лицом о чем-то думает.

Я кивнул, как будто понимая, о ком идет речь, хотя не имел ни¬какого понятия.

– А вообще, надо чаще улыбаться, – продолжала она, – Вам идет улыбка, но вы, наверное, этого сами не знаете. Вот я вам ска¬зала, и теперь вы об этом знаете, так что улыбайтесь хоть иногда.

И она улыбнулась первой. Я тоже улыбнулся, только улыбка вышла кривой, и молча отправился дальше по своим делам.

А вечером я снова взял полтинник и пошел гулять в сторону моста. На этот раз я купил две бутылки пива – одну себе, вторую на всякий случай. Я шагал меланхолично, наблюдая, как пыль осе¬дает на ботинках.

Стоило мне поднять взгляд, как я начинал чувствовать сильнейшую тревогу, потому старался не смотреть на небо. Оно было бескрайним, ассоциировалось у меня с бездной, а оранжевое закатное солнце было так же недостижимо для меня, как и эмоциональное тепло.

Вскоре показался мост, промчался убогий товарный поезд.

Старик сидел на люке канализационного колодца у основания моста и грелся в лучах вечернего солнца, рядом с ним сидело не¬сколько бродячих собак. При виде меня они принялись втягивать ноздрями воздух.

– Пошли вон! Кыш! – вскричал на них старик.

Собаки недовольно поднялись, с надеждой посмотрели на ста¬рика, но он был суров, и они убрались восвояси.

Куча бумаг, пустых бутылок, окурков и прочего мусора окру¬жала колодец, чуть дальше виднелся старый заржавелый забор из рабитцы, за которым шла железная дорога. По другую от нее сто¬рону стояли полуразрушенные бараки.

– Где мое пиво? – с ходу проворчал бездомный.

Я протянул ему бутылку.

Он придирчиво осмотрел ее и щелкнул языком.

– Восемь градусов, маловато, но у меня кое-что есть.

Тощими сухими руками он достал какие-то таблетки, провор¬но отвернул пробку с бутылки и забросил в нее содержимое упа¬ковки, затем все тщательно перемешал. Поднял бутылку к солнцу и посмотрел на нее. Золотые пузырьки покружились и улеглись, таблетки бесследно растворились. Он сделал глоток и буднично обратился ко мне.

– А ты садись, садись. Я ведь обещал тебе рассказать о разру¬шенном городе.

Я усмехнулся – куда я сяду? На этот грязный люк? В моих брюках?

– Садись, в ногах правды нет, – улыбнулся бомж, – Не боись за свои брюки. У тебя дома есть еще одни.

Я кивнул и присел напротив него на корточки, чтобы не марать одежды. Старик снова глотнул пиво и заговорил:

– Вот ты думаешь, отчего так происходит, что я живу в таком мире. Вокруг меня мусор, бродячие собаки, окурки, ржавое желе¬зо, ветхие бараки. Я знаю места получше этого. Но не иду туда. Знаешь, почему? Не знаешь, а я тебе расскажу. Каждый человек отражает своим стилем жизни свой внутренний мир. Например, если у человека беспорядок в голове, то у него обязательно бу¬дет беспорядок на рабочем столе в кабинете. Если человек любит красоту, то у него будет красивый, чистый, ухоженный дом. Это естественно и не бывает наоборот.

Я кивнул в знак согласия.

– Но все это слишком просто для тебя. Вот тебе пример пос¬ложнее. Если человек не отпускает людей из своей памяти, то он живет один, потому что сохраняет верность воспоминаниям, а если человек, например, изменяет жене и ревнует ее, то он боится остаться один. Ревнует – боится, что она уйдет, а изменяет – чтобы всегда найти ей замену. Наверное, так и материализуются наши желания. Что в голове – то и в жизни. Он сделал глоток. Потряс бутылкой.

– Я добавил туда димедрол, нашел на помойке, – сообщил ста¬рик, продолжая, как ни в чем не бывало, – Так вот. Вокруг меня помойки, этот мир разрушен и печален. Я знаю, как снова стать человеком, как снова «сделать себя». Знаю, как заработать денег, как найти ночлег, но сплю здесь, с собаками. Потому что это все – мое. Потому что у меня в душе все то же самое. Там нет места для удовольствия, тепла, смеха. Там есть лишь пустота и тоска. А что выражает пустоту и тоску, как ни бродячие собаки, уходящие поезда, окурки, пустые бутылки, и сгнившие дома? Пока в моей душе живы эти символы, я стремлюсь их воплотить в жизнь, пото¬му и выбрал себе такой стиль жизни.

Я слушал внимательно.

– Знаешь, что бывает, если человек вдруг пытается себя обма¬нуть? – бомж хитро прищурил свой слезящийся глаз, – Например, ты не любишь женщину, но по каким-то причинам начинаешь за ней ухаживать. Может, из страха одиночества, может, из жалости к ней. Ваши отношения отныне станут пыткой для вас обоих. Вы не будете друг друга понимать. Ведь вы живете в разных мирах. По¬лучается, что ты перестаешь выражать своим стилем жизни свой внутренний мир. Вот если бы я стал работать, вернулся бы в свою квартиру, завел бы семью, знаешь, чтобы стало тогда? Я молчал и ждал. Старик улыбнулся.

– Я бы извел всех своим нытьем, своими нервами. Я бы начал сходить с ума от того, что вижу людей счастливыми. Ведь мне это не знакомо. Когда-то я жил среди людей, но они как будто чувствовали мое проклятье, мои ушедшие поезда и бродячих собак. В разговоре они смущались меня, боялись общаться со мной. У них в душе были другие символы – цветы, выкрашенные белой краской дома, птицы, дети. Как я мог сопоставить свои символы с их символами?

Я молчал. У меня возник вопрос – каким образом, откуда у него взялись эти символы? Ведь не с рождения же…

– Ааааа, – протянул старик и отхлебнул из бутылки, – Ты хочешь знать, откуда у меня все это в голове? Действительно, нам всегда кажется, что нет ничего проще, чем изменить свою судьбу. Если по каким-то причинам человек не может этого сделать, мы презритель¬но фыркаем и, не вдаваясь в подробности, говорим – вот дурак! Но это заблуждение уходит, когда умирает наш город…

Он замолчал, видно выжидал нового вопроса. Не дождавшись, его он сказал:

– Я расскажу тебе, как горят города и даже целые миры, а чело¬век почему-то с мертвым городом внутри себя продолжает жить. Ведь это настоящая смерть, не придуманная. Но видишь, я допил свое пиво, и теперь лягу спать, а ты принесешь мне завтра еще, и я продолжу рассказ.

Я вернулся домой. И невольно отследил свои символы – теле¬визор, книги, душ, бутерброды, постель, стирка, пиво, будильник. Это моя домашняя жизнь. Есть другая, она состоит из белого ха¬лата, кабинета, проблем, болезней, симпозиумов, лекций. Но была и третья – когда я спал. Прошло немного времени, всего около не-дели, я уже и сам не помню, как так получилось, что я вдруг начал встречаться с нашей практиканткой, той самой, которая предлага¬ла мне чаще улыбаться. Звали ее Светланой, но для меня она была просто Светой.

Мы гуляли с ней по паркам, по магазинам, иногда я просто про¬вожал ее с работы до дома. Она говорила без умолку обо всем на свете. Я ее просто молча слушал, либо не слушал совсем. Она, судя по всему, старалась меня разговорить, или хотя бы заинте¬ресовать. Потому узнав, что кроме работы у меня нет увлечений, Света то и дело говорила о медицине. Тут я на самом деле начинал слушать ее внимательно, она знала действительно много нового и интересного в этой области, и некоторые вещи были неизвестны мне самому. Я ею восхищался в такие моменты, но потом словно кто-то нажимал кнопку, и она становилась просто женщиной. То увидит красивый наряд в витрине, то позавидует подруге. Иног¬да даже она приходила ко мне домой, прибиралась, готовила. Так мой запас символов пополнился еще несколькими – домашняя еда, женщина. Но она никогда не оставалась на ночь.

А через неделю ее не стало. Нет, нет, она не погибла. Просто ее не стало рядом со мной. Иногда, гуляя по улице, я думал, почему же она исчезла из моей жизни? Уж и не помню, как мы поссори¬лись, да и сорились ли мы? Где успели поссориться? О чем мы общались с ней? В основном о работе. Иногда – о ее знакомых, иногда – о моем прошлом. Вот вроде и все. Впрочем, она однажды позвонила, извинилась и попросила меня не обижаться. Я спро¬сил ее, почему я должен обижаться? На что она, подумав, ответила – действительно не на что, мы ведь не зашли слишком далеко. В общем, ничего вроде бы и не было.