Давай будет так
Давай будет так: нас просто разъединят,
Вот как при междугородних переговорах –
И я перестану знать, что ты шепчешь над
Её правым ухом, гладя пушистый ворох
Волос её; слушать радостных чертенят
Твоих беспокойных мыслей, и каждый
шорох
Вокруг тебя узнавать: вот ключи звенят,
Вот пальцы ерошат чёлку, вот ветер в
шторах
Запутался; вот сигнал sms, вот снят
Блок кнопок; скрипит паркет, но шаги
легки,
Щелчок зажигалки, выдох – и всё, гудки.

И я постою в кабине, пока в виске
Не стихнет пальба невидимых эскадрилий.
Счастливая, словно старый полковник
Фрилей,
Который и умер – с трубкой в одной
руке.

Давай будет так: как будто прошло пять
лет,
И мы обратились в чистеньких и дебелых
И стали не столь раскатисты в
децибелах,
Но стоим уже по тысяче за билет;
Работаем, как нормальные пацаны,
Стрижём как с куста, башке не даём
простою –
И я уже в общем знаю, чего я стою,
Плевать, что никто не даст мне такой
цены.
– В тот август ещё мы пили у парапета,
И ты в моей куртке – шутим, поём,
дымим…
(Ты вряд ли узнал, что стал с этой ночи
где-то
Героем моих истерик и пантомим);
Когда-нибудь мы действительно вспомним
это –
И не поверится самим.

Давай чтоб вернули мне озорство и
прыть,
Забрали бы всю сутулость и мягкотелость
И чтобы меня совсем перестало крыть
И больше писать стихов тебе не
хотелось;

Чтоб я не рыдала каждый припев, сипя,
Как крашеная певичка из ресторана.

Как славно, что ты сидишь сейчас у
экрана
И думаешь,
Что читаешь
Не про себя.
Вера Полозкова

Странная, спасибо, как всегда шикарные стихи.

Питер хоть и не третий Рим, но мои дороги всегда будут идти через него.

Из метро.
Из метро по улицам Форш и Гашека в переходы, линии и дворы –
небеса причудливо разукрашены – от канала Крюкова до Невы;
через ветви клёна глядится яблоком
от Весны разнеженный лунный шар;

выдыхай – лаванда, корица, паприка –
этот город будет за нас дышать.

Из метро по линии Менделеевской – в рюкзаке изрядно стакан измяв;
и апрельский ветер – ваниль ли, вереск ли –
норовит пробраться к тебе в рукав [ощутив, быть может, нехватку кальция или веры, нежности и тепла]. От конечной и
до конечной станции, выдыхая тёплый колючий пар.

Из метро в метро – до Балтийской; Автово – и затем по рельсам на Петергоф.
Вечереть ли дома за пивом крафтовым, заливать ли остров-какой вином;
выходить ли ночью на площадь Мужества
и кричать
о том, как прекрасен Март.

Говорят: "чего так – опетербуржился?";
или даже [весело]: "ну дурак!".

Из метро в метро; до бульвара Брестского, не укрыв душевный весенний жар –
посмотри на небо – оно воскресло и
на нём пятном проступает ржа.

Выдыхай – лаванда, корица, паприка; в рюкзаке – Набоков, ключи, билет;
к остановке через бульвар Новаторов, и бегом – успеть на зелёный свет –

и, наверно, лучше уже и не было – и на сотни миль от тебя вокруг.
Наши тени тянутся –
как
гиперболы – друг за другом

к морю
и в Петербург.
© Джек Абатуров

Позвонить, голос сделать строже, чтоб не слышалась эта боль… «Выздоравливай, мой хороший. Выздоравливай. Я с тобой. Мои руки горят — и лечат, ночь таинственна и нежна…» Но молчание — безупречней. И поэтому — тишина. И поэтому в мониторе провисеть до утра онлайн, за страницы ее историй продавая свои дела, не обмолвиться — лишним взглядом, сообщением ни о чем, слишком просто — с тобой быть рядом, слишком сложно — твоим врачом, слишком сложно — писать курсивом сто рецептов, лечить недуг… Лучше быть молодым и сильным приложением «просто друг», лучше вовремя сделать ручкой, улыбнуться еще в окно. Я звонила на всякий случай. Мне действительно все равно. Мне так, правда, спокойней спится, даже дольше — на полчаса. Не боялась бы заразиться — так пришла бы тебя спасать, хватит с нас одного больного, я останусь, поберегусь… Если бросить стихи с балкона — будут розами на снегу. Если сбросить случайный вызов — камертоном споют гудки. Бесполезные эпикризы. Отвыкание от руки. Омертвение нервных клеток, отвечающих за твоё… Вирус сам обессилит к лету — от сирени и соловьев, от пронзительно теплой ночи, от свободы и пустоты. Сердце колет, и, между прочим, осложнение — это ты. Говорила же — поберечься, нет надежды на чудеса… Кошка с сущностью человечьей, ты привыкла себя спасать, ты снимала себя с отвесных крыш, карнизов, деревьев, стен и подсматривать интересно, как ты корчишься на листе, как ты стонешь в ее молчанье, каждый слог, как варган, звенит…

Она будет читать — случайно.

И случайно — не позвонит
© Лаврентьева Светлана

По ком звонит колокол?

... осень, входящий вызов. Фрукты в глубокой миске, вино и сон. Ливень неспешно движется по карнизам, чтобы забравшись в комнаты стать грозой. Ветер шумит в чашке с горячим кофе. Прячет носки (в "стиралке" и в рюкзаке). Ветер глядит в учебник по философии [что говорил об обществе Шарль Фурье?]. Облако морщит брови, читает азбуки: выучить бы немецкий, латынь, иврит… Грамматика в каждом "шпрахе" ужасно разная [кто-то вообще на этом вот говорит?]
Тоненький луч забрался в огромный валенок, ливень включил радио [слышишь, Muse?]. Ветер уже читает про Шопенгауэра (думая, поступить ли на "очку" в вуз).
... будут дожди, простуды до самых дёсен, третий этюд Шопена по вечерам.

Знаешь, ко мне вчера приходила Осень
и умоляла верить её рукам.
© Джек Абатуров

А ведь это твоя последняя жизнь, хоть сама-то себе не ври.
Родилась пошвырять пожитки, друзей обнять перед рейсом.
Купить себе анестетиков в дьюти-фри.
Покивать смешливым индусам или корейцам.

А ведь это твоё последнее тело, одноместный крепкий скелет.
Зал ожидания перед вылетом к горним кущам.
Погоди, детка, ещё два-три десятка лет –
Сядешь да посмеёшься со Всемогущим.

Если жалеть о чем-то, то лишь о том,
Что так тяжело доходишь до вечных истин.
Моя новая чёлка фильтрует мир решетом,
Он становится мне чуть менее ненавистен.

Всё, что ещё неведомо – сядь, отведай.
Всё, что с земли не видно – исследуй над.
Это твоя последняя юность в конкретно этой
Непростой системе координат.

Легче танцуй стихом, каблуками щёлкай.
Спать не давать – так целому городку.

А ещё ты такая славная с этой чёлкой.
Повезёт же весной какому-то
Дураку.
© Вера Полозкова

Эдуард Асадов

"Девушка и Лесовик" (сказка-шутка)

На старой осине в глуши лесной
Жил леший, глазастый и волосатый.
Для лешего был он ещё молодой —
Лет триста, не больше. Совсем не злой,
Задумчивый, тихий и неженатый.
Однажды у Чёрных болот, в лощине,
Увидел он девушку над ручьём,
Красивую, с полной грибной корзиной
И в ярком платьице городском.
Видать заблудилась… Стоит и плачет.
И леший вдруг словно затосковал…
Ну как её выручить? Вот задача!
Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась,
Склонился пред девушкой и сказал:
-Не плачь! Ты меня красотой смутила.
Ты — радость! И я тебе помогу! -
Девушка вздрогнула, отскочила,
Но вслушалась в речи и вдруг решила:
«Ладно. Успею ещё! Убегу!»
А тот протянул ей в косматых лапах
Букет из фиалок и хризантем.
И так был прекрасен их свежий запах,
Что страх у девчонки пропал совсем…
Свиданья у девушки в жизни были.
Но если по-честному говорить,
То в общем ей редко цветы дарили
И радостей мало преподносили,
Больше надеялись получить.
А леший промолвил: — Таких обаятельных
Глаз я нигде ещё не встречал! —
И дальше, смутив уже окончательно,
Тихо ей руку поцеловал.
Из мха и соломки он сплёл ей шляпу.
Был ласков, приветливо улыбался.
И хоть и не руки имел, а лапы,
Но даже «облапить» и не пытался.
И, гладя восторженно и тревожно,
Он вдруг на секунду наморщил нос
И, сделав гирлянду из алых роз,
Повесил ей на плечи осторожно.
Донёс ей грибы, через лес провожая,
В трудных местах впереди идя,
Каждую веточку отгибая,
Каждую ямочку обходя.
Прощаясь у вырубки обгоревшей,
Он грустно потупился, пряча вздох.
А та вдруг подумала: «Леший, леший,
А вроде, пожалуй, не так и плох!»
И, пряча смущенье в букет, красавица
Вдруг тихо промолвила на ходу:
-Мне лес этот, знаете, очень нравится,
Наверное, я завтра опять приду!
Мужчины, встревожьтесь! Ну кто ж не знает,
Что женщина, с нежной своей душой
Сто тысяч грехов нам простит порой,
Прости, может, даже ночной разбой!
Но вот невнимания не прощает…
Вернемся же к рыцарству в добрый час
И к ласке, которую мы забыли,
Чтоб милые наши порой от нас
Не начали бегать к нечистой силе!